Прием семантизации морфем - привлечение внимания к значению морфемы, слова.

Иногда этот прием (правда, очень редко!) сопровожда­ется графическим разрывом слова — выделением морфемы дефисом, употребление которого не оправдано с точки зре­ния современных орфографических норм.

Вот несколько примеров, иллюстрирующих этот необычный прием.

Настоящему человеку присуще сочувствие. Сочувство­вать — значит чувствовать вместе с другими (И. Грекова).

Ему (А. П. Чехову) было в высшей степени доступно умение заражать, казалось бы, самых равнодушных людей своим сочувствием, своим состраданием (К. Чуковский).

Когда ей плохо, она требует сочувствия, причем сочув­ствие она требует буквально, как сочувствие, плохо долж­но быть всем (А. Крон).

Анализируя эти отрывки, мы понимаем, каким не­обычным образом авторы попытались подчеркнуть изна­чальный, глубинный смысл данных слов, который во многом определяется значением приставки со- «совместное участие в чем-либо». Сочувствие — это не только отзывчи­вое, участливое отношение к переживаниям и несчастиям других, но и активное сопереживание, соучастие, общность и созвучие в чувствах и мыслях.

Тот же прием искусственного разрыва слова, точ­нее, выделения ключевой по смыслу морфемы, использу­ется в стихотворениях М. Цветаевой, где приставка уси­ливает ощущение разрыва, разъединения, движения в разные стороны. Это значение передает приставка рас (раз).

Сверхбессмысленнейшее слово:

Рас - стаемся. — Одна из ста?

Просто слово в четыре слога,

За которыми пустота.

Стой! По-сербски и по-кроатски,

Верно, Чехия в нас чудит?

Расставание. Расставаться...

Сверхъестественнейшая дичь!

Расставаться — ведь это врозь.

Мы же — сросшиеся...

(М. Цветаева)

В одно только слово расставаться Цветаева вкладыва­ет бездну горя, страшную боль утраты. И для того, чтобы восстановить содержательную сущность этого слова, под­черкнуть ее, выразить и донести до читателя, она обраща­ется к графическому средству разрыва приставки, как бы показывая тем самым авторское неприятие той части слова, которая несет значение «утраты, разъединения» (в этих ключевых словах текста приставка раз- (рас) имеет значе­ние «деление на части, разъединение, движение в разные стороны»).

То, что Цветаева явно неравнодушна к словам с этой приставкой раз-, (а они несут значение утраты, потери), до­казывает и ее удивительное по силе стихотворение «Рас-сто-яние: версты, мили...», посвященное Б. Пастернаку. Начи­нается оно так:

Рас-стояние: версты, мили...

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели,

По двум разным концам земли.

В названном стихотворении М. Цветаевой («Рас-стоя­ние: версты, мили...») используется еще один художест­венный прием, к которому очень часто обращалась поэ­тесса — словообразовательный (морфемный) повтор - повтор слов, образованных по одной слово­образовательной модели. Продолжим анализ стихотво­рения, первые четыре строчки которого вы уже прочи­тали.

Рас-стояние: версты, мили...

Нас расклеили, распаяли,

В две руки развели, распяв,

И не знали, что это — сплав

Вдохновений и сухожилий...

Не рассорили — рассорили,

Расслоили...

Стена да ров.

Расселили нас, как орлов-

Заговорщиков: версты, дали...

Не расстроили — растеряли.

По трущобам земных широт

Рассовали нас, как сирот.

Который уж — ну который — март?!

Разбили нас — как колоду карт!

Все стихотворение (за исключением последних двух строчек — прорвавшийся голос отчаяния!) сохраняет пре­дельно сдержанный тон, что достигается, во-первых, обили­ем многозначительных пауз, которые как бы намеренно за­медляют темп речи, сдерживают бурное проявление чувств; во-вторых, немногословностью, исключительным лакониз­мом стихотворных строк. Повтор синтаксических кон­струкций и мелодического рисунка (...версты, мили...) также придает стиху определенную размеренность, ритмич­ность.

Вместе с тем читатель безошибочно чувствует напряжен­ный внутренний пульс, предельную напряженность мысли поэта,  огромное человеческое мужество, внутреннюю со­бранность и силу лирического героя. Это ощущение достигается благодаря такой организации стиха, когда основная смысловая нагрузка падает на ключевые слова, которые об разованы по одной словообразовательной модели со значеним «утраты, разъединения, разобщения» (расставить, рассадить,  расклеить,  распаять, развести,  рассорить, расселить, растерять, рассовать, разбить и др.). Четыр­надцать раз повторяется эта словообразовательная модель, с каждым разом все более заостряется значение приставки в глаголах.

Наиболее употребительный стилис­тический прием — анафора. Напомним, что анафора (или единоначатие) — изобразительный прием, который заключается в по­вторении звуков, слов, синтаксических или ритмических построений в начале смежных стихов или строф. Самый распространенный вид единоначатия — лексическая ана­фора (повтор слова или сочетания слов), но об этом более по­дробно скажем позже. А теперь уместно расска­зать об анафоре словообразовательной, то есть о словообразовательном повторе, который одновременно слу­жит и средством единоначатия смежных стихов или строф. Прием словообразовательной анафоры можно увидеть во многих приведенных выше примерах.

А вот еще один пример:

Надпись на книге

Раскройте вы книгу мою,

раскрыльте ее для полета!

Развяжите ей жесткие крылья,

разглядите ее, как звезду...

Раскройте же книгу — в ней годы,

мечтания,

цели...

(М. Луконин)

Одна из разновидностей словообразовательного повто­ра — скопление однокоренных слов в тексте. Соединение родственных слов невольно заставляет вдуматься в их смы­словую близость и различие, искать причину неожиданного сопоставления однокоренных слов:

Не вернусь я в отчий дом,

Вечно странствующий странник,

Об ушедшем над прудом

Пусть тоскует конопляник.

(С.Есенин)

В отрывке из романа А. Белого «Москва» скопление однокоренных слов помогает передать то особое впечатле­ние от столицы, которое резко отличает ее от Петербурга: петербургским прямолинейным проспектам противостоит «деревянная куча домишек» в Москве, разнобой строений, разбросанность зданий, кривые улицы и переулки:

Дома, домы, домики, просто домчёнки и даже домченочки <...> Тянулся шершавый забор, полу сломанный; в слом же глядели трухлявые и излыселые земли <...>

Москва!

Разбросалась высокими, малыми, средними, золотогла­выми иль бесколонными витоглавыми церковками очень разных эпох; под пылищи небесные встали — зеленые, красные, плоские, низкие, или высокие крыши оштукату­ренных, или глазурою одетых, иль просто одетых в лохмо­тья опавшей извести домин, домов, домиков <...>

От улицы криво сигал Припепёшин кривуль, разбросав­ши домочки <...>

Широко известен в художественной литературе прием паронимического противопоставления. Напомним, что па­ронимами называются однокоренные слова одной части речи, слова близкие, но не тождественные по значению и употреблению в речи (соседний — соседский, болотный — болотистый). Их противопоставление в тексте придает не­повторимое  речевое  изящество,   афористичность.   Чтение таких  текстов доставляет большое удовольствие людям, глубоко чувствующим родной язык,   тончайшие нюансы живого слова, ибо, как утверждает писатель Ф. Искандер, «оттенки — лакомство для умных».

Примеры:

И прежний сняв венок,— они венец терновый,

Увитым лаврами, надели на него (М. Лермонтов).

Разница между дворянами и дворовыми так же мала, как между их назва­ниями (А. Герцен).

Молодые Тургеневы олицетворяют собой честь и честность (М. Марич).

Обостренное языковое чутье поэта позволило О. Ман­дельштаму отметить, что «поэтическую речь живит блуж­дающий многосмысленный корень». Исключительно экс­прессивным и сильным художественным приемом, основан­ным на эффекте «блуждающего многосмысленного корня», является намеренное столкновение в тексте парономасов, то есть разнокоренных слов, имеющих в языке случайное звуковое сходство. По наблюдениям специалистов, в рус­ской поэзии XX в. наблюдается «паронимический взрыв» (В. П. Григорьев), то есть исключительно широкое исполь­зование в произведениях экспрессивных возможностей па­ронимов и парономасов.

Нужно сказать, что паронимический взрыв XX в. был подготовлен литературой предшествующих эпох, а также произведениями устного народного творчества, в которых довольно часто используется этот прием столкновения близкозвучных слов:

Сила солому ломит. Никола с колоском, а Петр со сно­пиком. Наум поставит на ум. Где лад, там и клад. Про коп-дорогорушителъ дорогу прокопает. На Евтихия день тихий. На Тихона солнце идет тихое.

Играя на случайном звуковом сходстве слов, автор как бы заставляет читателя поверить в мнимое родство этих слов по корню. При этом текст приобретает дополнитель­ную смысловую насыщенность, основанную на неожидан­ных ассоциациях:

В наемной своре вспыхивает свара (Е. Долматовский).

В солдатском сердце замер зуммер (М. Дудников).

Одиссей был умней одессита (Б. Слуцкий).

Баклажаны бока отле­жали (Н. Матвеева).

Выходила тоненькая-тоненькая, Тоней называлась потому (А. Прокофьев).

Ока окаменела. И Кама — каменна (О. Фокина).

Шла Настенька по настилу (О. Фокина).

Дикарочка — дочь Икара (А. Возне­сенский).

Темной славы головня,

Не пустой и не постылый,

Но усталый и остылый,

Я сижу. Согрей меня.

(В. Хлебников)

В произведениях Хлебникова мы найдем немало приме­ров использования парономасии как особого тропа.

Обыгрывание внутренней формы слова, поясняющей его происхождение и значение, часто называют приемом этимологизации, так как суть заключается в этимологическом разъяснении слова. Однако часто специально писатели прибегают к оши­бочной этимологизации, намеренно сближая неродственные слова с созвучными корнями (или слова, чем-то близкие в произношении) и тем самым заставляют нас в знакомом слове найти неожиданный, не свойственный ему смысл.

Я всю зиму провел в здешнем краю. Я говорю, что я ос­тепенился, потому что зарылся в степь.(П. Вяземский)

Глагол остепениться «стать степенным, сдержанным, рассудительным» шутливо соотносится с существительным степь, и слова эти, далекие по смыслу, рассматриваются как родственные, а значит, и подвергается переосмыслению их внутренняя форма.

В другом примере слово вздыхатель употреблено не в своем обычном значении («влюбленный в кого-либо»), а как существительное «делающий вздохи», то есть переосмысле­на внутренняя форма слова:

Ну что ж, земля, сегодня — отдых мой,

ликую я — твой добрый обыватель,

вздыхатель твоей влажностью густой,

твоих сосулек теплых обрыватель.

(Б. Ахмадулина)

Словотворчество — один из излюбленных художествен­ных средств, к которому довольно часто прибегают писате­ли. Этот прием основан на словообразовательных возмож­ностях русского языка.

Индивидуально-авторские изобретения появляются по­тому, что русское словообразование предоставляет потенци­альные возможности создания новых слов по высокопро­дуктивным моделям.

Окказионализмы (или индивидуально-авторские неологизмы) - авторские слова, созданные по хорошо известным словообразовательным моделям. Мы, впервые услышав или прочитав такое слово, понимаем его смысл и способны оценить художественную находку авто­ра. Таким образом, в этих новообразованиях сочетаются общие закономерности русского словообразования, его типов и способов с индивидуальным авторским словотвор­чеством.

Окказионализмы называют еще «словами одноразового пользования» (М. В. Панов), так как их невозможно найти в толковом словаре, а живут они в авторском контексте: огончарован, кюхелъбекерно (А. Пушкин), белибердоносец, благоглупость (М. Салтыков-Щедрин) и т. п.

В. Маяковский создавал яркие определения, используя разные способы образования: разболышущий, нъю-йоркистей, амурнолировый, звонконогий, тысячемиллионокрыший, шептоголосый и т. п. Очень выразительны созданные В. Маяковским глаголы и имена существительные: расколоколиватъ, извытъся, испозолотитъ, испавлиниться, громадье,  чаишко, любеночек, громоверзила, адище и т. п.

Широко используется этот прием в юмористических и сатирических произведениях. Достаточно, например, рас­крыть любой номер журнала «Крокодил», и мы найдем не­мало примеров юмористического новообразования: ословыпад, скверно модельная обувь, показательно-неприкасателъный мирок, радиопирог, новобрючины, шито-крытый рынок, царегороховские строения, покупателеотталкивающий товар, противоударнопылеводогрязенепроницаемые ткани и т. п.

Современные поэты и писатели ценят экспрессивные возможности окказионализмов и широко используют этот прием в своих произведениях:

Я так восторженно орал мальчишкой песни,

Звал стихопад,

Потом стихообвал чуть не прибил.

(В. Широков)

И пахнет солнцем, мятой,

полынной горъкотой,

Жизнь не была дотоле

еще такой простой.

(Т. Кузовлева)

Скромность стали считать глупостью и недотепством, хамскую грубость — силой характера. Сплошное опупение и пнизм от слова «пень». (Ю. Бондарев)